О парикмахерах, стилистах, геях и времени
Тихий городок, подобно сахару
Снег, цепляет ветер, как барбос,
С дедушкой идем мы к парикмахеру
Стричь меня под русый полубокс.
Орденские планки в правом лацкане,
Черные глаза, седая прядь,
Парикмахер Берл Давидыч Дацингер
Стриг меня, кода мне было пять.
«Золингер» трофейный, кисть и ножницы,
Зеркала на стенке белый круг,
И тепло на тонкой детской кожице
От прикосновенья его рук.
С дедом он болтал за «шахер-махера»,
И, казалось, не было добрей
Друга деда, дяди парикмахера,
Что вздыхал смешно: «Азохен вэй».
Сыпал снег холодные крупиночки,
Я подрос, ушаст и лупогаз,
Стричь меня водили к тете Инночке,
Сразу как пошел я первый класс.
Под канадку, ей полтинник выручка,
В кресле замирал я насовсем,
Если прикасалась тетя Инночка
Вдруг ко мне размером номер семь.
Позже я, предавшись мастурбации,
С тетей Инной (ясно, в виде грез),
Вытворял такие комбинации…
Что ж теперь уж, был такой курьез.
Шли года, потом, в Советской Армии,
В восемнадцать оказался я,
И сержантом, длинноносым арою,
Стрижен был машинкой «под нуля».
Не хочу впадать в пустые крайности,
Но для ощущений полноты,
Побывал, почти что по случайности
Я вчера в салоне красоты.
Парикмахер в розовых колготочках,
Тоненький и бледный, словно глист,
Мне сказал: «Зовите меня Вовочка,
Я известный в городе стилист».
Что ж за времена пришли дурацкие,
Геев и неведомых бацилл?
Хорошо, что Берл Давидыч Дацингер
До стилистов этих не дожил.
И простите люди, богохульника,
Жить еще от пройденного треть,
Хорошо, не надо мне к цирюльнику,
Хорошо, что начал я лысеть.
© Кубинский танкист Моралес
